Гиперборейская чума - Страница 47

– Лабухи и там нужны будут, – махнул рукой Гоги.

Публика подобралась пестрая. Были здесь банкиры из небогатых, старые девы библиотечного вида, увечные бандиты, профессиональные тусовщики, депутаты Государственной думы, коммерсанты, молодые поэты и немолодые выцветшие панки, известные журналисты и неизвестные писатели, опасного вида подростки с испитыми подругами неопределенного возраста, религиозные неформалы с блаженными личиками, офицеры разных родов войск, но все при орденах и в темных очках, разнокалиберные и разнопородные иностранцы, а кроме того, молодые люди обоего пола, одетые небрежно, но с хорошей выправкой и сдержанными движениями…

У стены развернули передвижной бар; впрочем, подбор напитков был изрядный. Как и цены.

Широко разрекламированное шоу лилипутов и трансвеститов на поверку оказалось коротким, жалким и ничтожным зрелищем.

Когда обрывки пестрой бумаги, в которую артисты были упакованы до начала действа, размели метлами по углам, на подиуме быстро смонтировали металлическую клетку высотой метра три. В клетку втащили газовый кузнечный горн, хромированную наковальню, церковную купель; под потолком клетки на длинных проволочках развесили всяческие металлические предметы: болты, обрезки труб и рельсов, кастрюльки и ложки… Рядом с клеткой монументально воздвигся брандмейстер с усами на лице и шлангом в руках.

Жабу внесли отдельно. Жирное фиолетовое тело заполняло собой стеклянный шар аквариума.

– А килограммов шесть вытянет… – раздумчиво сказал доктор. – Значит, окороков – два кило.

И вздохнул.

– Довыдрючивается бомонд, – тихо сказал Сильвестр. – То свинью нарекут Россией, а потом зарежут, то жабу окрестят…

– Ильича в виде торта сожрали! – наябедничала Хасановна.

– Верую в господа бога единого, в двух провозвестников, в трех святителей, в четырех евангелистов, в пять хлебов, в шесть брусьев скинии, в семь смертных грехов, в восемь дней освещения дома господня, в девять скорбящих отроковиц, в десять заповедей, в одиннадцать спартаковцев, в двенадцать первоапостолов, в тринадцать сыновей Измаила…. – Сильвестр с шипением втянул в себя окончание загиба, которое было совсем уж нецензурным.

И тут батюшку едва не сшибло с ног что-то рыжее и бисексуальное. Оно шипело, зажимая под мышкой поврежденную конечность, а вслед ему стелился низкий голос Ираиды: «Я тебе покажу силикон!» Хасановна, будучи не вправе ограждать себя молитвой, тихонько напевала «Шумел сурово брянский лес». Один доктор чувствовал себя нормально, кому-то кивал, кому-то махал рукой либо сдувал с ладони воображаемый поцелуй.

– Мадам, слезьте с рояля, еще не время для оргий! Раздайся, пипл языческий!

Это шли музыканты. Их встретили пренебрежительными хлопками. При виде струнного инструмента кельмандар некоторые дамы с интересом краснели. Не обращая внимания на толпу, музыканты расположились вокруг рояля и заиграли, причем каждый свое. Опытный зритель телеигры «Угадай мелодию» мог бы услышать и «Come together», и старый добрый «Take five», и «Поэму экстаза», а «Полет валькирий» совершенно естественным образом переходил в «Полет шмеля». Кельмандарщик, сидя в позе лотоса, с непроницаемым лицом поглаживал единственную струну. Гриф инструмента торчал вперед и вверх, и всякому фрейдисту вольно было прозреть в этом скрытую фаллическую символику.

И тем не менее минут через пять все разговоры смолкли. Саксофон Криса взвизгнул, давая сигнал, и, обрушив звук, повел тему «Stand still, Jordan». Следом, как бы неохотно отрываясь от собственных дел, потащились остальные, а вскоре зрители стали раскачиваться в такт музыке. Кто-то попробовал сплясать, но был довольно грубо одернут. Но когда ударник, толкнув локтем Криса, внезапно пробросил брейк, Крис кивнул, согнулся в три погибели, как стиляга на карикатуре в «Крокодиле», переехал в иной ритм и заиграл «Вдоль по Питерской». Толпа взвилась. Тувинец колотил в кельмандар, как в бубен. Лампы стали мигать, иногда свет пропадал вовсе, и тогда вспыхивали огоньки зажигалок.

– Равеля потянем? – крикнул Крис роялисту. Тот радостно ощерился. Ударник показал большой палец. Контрабасист развел руками и вовремя подхватил инструмент. Тувинцу было все равно.

И они потянули «Болеро».

Народ не спеша, с достоинством, впадал в транс. И когда четвертьчасовая пьеса оборвалась каким-то уже совсем зверским аккордом, еще долго стояла в полной тишине полная темнота. Потом со стороны клетки, о которой все успели забыть, донесся сверлящий, вызывающий мурашки звук, а через несколько секунд там заплясал язычок пламени. Из темноты выступило сначала скуластое лицо, потом плечи и грудь. Человек, добывший живой огонь, балетным жестом перенес его к горну. Загудел горящий газ.

Человек был молод, мускулист и обнажен – если не считать кожаного фартука на чреслах. Два луча прожекторов скрестились на нем, выдавая несообразность: лицо было азиатское, а длинные, до лопаток, волосы – соломенно-желтые. Двигался он потрясающе пластично.

К доктору сзади тихо подошел Крис, дотронулся до плеча: на минуту. И, когда отошли к стене, зашептал на ухо:

– Рогача сегодня нет. Он, оказывается, вообще не выступает, он сценарист, художник и постановщик, понял? Говорят, утром улетел в Прагу. Будет только на следующем действе, через неделю. Но мне уже предложили играть и на следующем…

– Это хорошо, – сказал доктор довольно рассеянно. – Ты мне лучше скажи, какое отношение может иметь постановщик такой вот фигни к будущему развалу России?

– А кто мог ожидать чего-то подобного от художника Шикльгрубера – с поправкой на географию?