Гиперборейская чума - Страница 88

Когда совсем плохо стало, один парень взялся. Откуда взялся – не говорил. Его Мусей-талатун зовут. У него змеиный посох в руке. Он к Белому Царю пришел:

– Отпусти нимулан-муй. Они тут сидеть не хотят, аргишить хотят. Иначе все помрут.

Белый Царь рассердился, весь красный стал:

– Шибко плохие слова говоришь! Унеси их отсюда! Никому больше их не говори!

Мусей-талатун снова говорит:

– Если не отпустишь, Белому Царству совсем кимульдык придет!

Белый Царь отвечает:

– О-о, естарча багай! Какой упрямый! Вот велю тебя к диким оленям привязать и в сендуху-тундру гнать!

Мусей-талатун смеется:

– Чаптыга тилин! Завтра увидим!

Его в земляную яму сунули до утра.

Утром встает Белый Царь, выходит из Белого Чума и видит: в реке вместо воды каляка течет. Белый Царь разгневался:

– Пить хочу! Зачем каляка в реке?

А парень из ямы кричит:

– Скоро еще не то будет! Отпусти нимулан-муй!

Царь вытащил из мешка рыбу-чир, взял нож, начал строгать – хочет сагудай делать. А стружки все в червей обращаются и прочь изо рта уползают.

– Есть хочу! – кричит Царь. – Почему еда балуется?

– Почему нимулан-муй не отпускаешь? – спрашивает парень из ямы.

– Кто шесты от чума таскать будет? Не пущу! – говорит Царь.

Тут и шесты от всех чумов превратились в огромных змей, а змеи обвили царского старшего сына и задавили насмерть, ему совсем кимульдык стал.

– Бяк, бяк, бяк! – заплакал Белый Царь: сын хоть и глупый, а все равно жалко! И кричит: – Привяжите Мусей-талатуна ко хвосту дикого оленя, я оленю под хвост уголек за-суну!

Тут потемнело в тундре. Так темно, что даже пламени не видно. Царь сунул руку в костер, весь обжегся. Страшно ему, кричит:

– Русскому исправнику пожалуюсь!

– Найди его раньше в темноте! – насмехается парень.

Делать Белому Царю нечего.

Заплакал он и говорит:

– Забирай нимулан-муй, уводи куда хочешь, только сына верни и воду в реке…

Мусей-талатун, видно, большой шаман был – потекла в реке вместо каляки вода, шесты в чумах восставились, глупый царский первенец ожил – только еще поглупел, правда.

Взял Мусей-талатун нимуланов, спрятал в мешок, побежал.

Белый Царь маленько пожил без нимуланов – ему жалко стало, закричал:

– Догоните, верните нимулан-муй!

Стражники сели на нарты, Царя посадили – поехали.

Мусей-талатун быстро бежит, но не шибче оленя. Скоро Белый Царь его догонять стал:

– Отдавай нимулан-муй!

А парень уже до Соленой Воды добежал. Видит, что дело плохо, махнул змеиным посохом – сделался перед ним изо льда мост. Перебежал Мусей-талатун на другой конец Соленой воды, стоит, дразнится.

Помчались царские нарты по ледяному мосту, да мост под ними растаял, и ушли нарты в воду вместе с Царем.

А Мусей-талатун вытряхнул нимуланов из мешка:

– Однако, тут жить будете.

Правда, живем».

Показалось мне очевидным, что таким образом нимуланы перелицевали книгу Исход, рассказанную им каким-то миссионером – по всей видимости, бедняга не вернулся из своего странствия.

Но потом, по прошествии времени, я задумался: а так ли это? Может быть, передо мной вовсе не уроженцы здешних мест, а пришельцы издалека? Ведь весь их облик говорит именно об этом. Не являются ли они одним из пропавших колен Израилевых, а именно – коленом Узииловым? Отчего именно Узииловым, я и до сих пор не знаю – так постановил тогда мой бедный разум…

ГЛАВА 22

– Не спи! – говорил Терешков и бил кулаком. Марков вскидывал голову. Потом голова опять падала, и Терешков снова бил и снова говорил: – Не спи!

В пространстве между гробами и потолком можно было только сидеть на корточках, при этом Терешкову приходилось все время пригибать голову. Наверное, путь давно не ремонтировали, вагон мотало. Ехали медленно. Невыносимо медленно.

Все равно – потолком в кровь исшоркало весь затылок…

Сквозь окошко, слишком маленькое и низкое, видна была лишь насыпь. Раза три влетал жесткий свет прожекторов, наведенных в упор, доносился невнятный механический голос – но тем все и кончалось, вагон мотало дальше, дальше…

И лишь когда стало казаться, что путешествие никогда не кончится, колеса застучали по стрелкам: одной, другой, третьей, четвертой, – и завизжали тормоза!

– Не спи! Приехали!

Откатить дверь изнутри оказалось труднее, чем снаружи. Был даже момент паники, когда показалось, что все. Что они навсегда останутся в этой передвижной холодной могиле.

Но нет – дверь подалась. Еще несколько рывков – и в образовавшуюся щель можно стало протиснуться.

Было почти темно: сплошной слой серой мокрой ваты почти касался голов. Редколесная горка невдалеке уверенно прятала вершину в облаках – словно какой-нибудь Казбек.

Насыпь осклизла от недавнего дождя и креозота, и вряд ли снаружи было теплее, чем в вагоне (от дыхания валил густой пар), но казалось, что почти жарко.

Поезд стоял возле невысокого забора из бетонных плит. Правда, по верху его шла еще нитка колючей проволоки, местами светились фонари, а на темно-сером фоне неба вырисовывалась решетчатая вышка с будкой наверху – но все это производило впечатление сделанного без необходимости, а просто по привычке. Хотя бы потому, что шагах в тридцати забор наклонился наружу, как будто на него с этой стороны что-то когда-то навалилось – большое и тяжелое. Плиты разошлись, и сквозь щель можно было пролезть достаточно легко…

– Почему это мы все время выползаем и выползаем? – шепотом спросил Марков, отряхиваясь.

– Потому что идиоты, – сказал Терешков.

– Что?! – сказал Марков, озираясь.

– Идиоты, – повторил Терешков. – Пригнитесь. Теперь лезьте. Смелее, смелее…